стр. 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  ...  13  14  15

Нырнем и мы куда-нибудь, Читатель. Немногочко нам с тобой осталось еще нырять.

Может, всего разок и осталось. Может, как вынырнем - тут они нас и накроют.

Страшно.

Мне начинает казаться, что Бизон - он тоже из этих.

Клянусь, я его сюда не звал. А он пробрался, подлец, в самую ткань повествования, опрокидывает там стакан за стаканом и веселится, веселится... Право, он из них.

А из кого - из них? Кто они? Как их представить? Никак ведь и не представишь.

Те, кто появлялись уже на этих страницах - это же не вся их банда, даже не верхушка айсберга, только пара-тройка льдинок, отколовшихся от ледяной горы.

Давно, в былые эпохи, я всегда отличал их по кожаным курткам темно-коричневой масти. Кожаные куртки и красное сукно, из-за которого они грозили мне пальцем.

А теперь?

Часть их, может, и оставила себе кожаные куртки. Прочий бесинджер вертится вокруг, одетый кто во что горазд.

И, как назойливые цыганки, никогда они не отстанут от человека, который в ихние игры играть не хочет! Никогда!

Но полно, полно пугать себя. Я еще жив. Ныряем, Читатель!

Черт знает, где раздобыли они гитару. Что гитара - они и денег где-то раздобыли, поскольку явились на званый ужин, по русскому обычаю, с тремя прозрачными бутылками в руках. С тремя слезинками, прижатыми ко впалым хипповским автостоповским, не успевшим еще обресть будущий выпуклый филистерский вид, животам.

Бизон пел какую-то странную песню на бизонью тему. Вернее, на тему бизоньего дерьма. В прериях, конечно. Что, якобы, паслись в прериях бизоны, мирные такие, никого не трогали, паслись. И тут что-то случилось. И бизоны ушли на Юг. В прериях все осталось по-прежнему. Только бизонов нет. Ни одного. Только дерьмо на полях осталось.

Бестрепетнов слушал песню краем уха, а про себя размышлял о том, что всю жизнь бабы на него все-таки западали. Всю жизнь. А он чего-то робел. Не пользовался моментом. Ну, иногда пользовался. Когда они с Танькой разбегались. Вот, раз пять они разбегались - раз пять он и пользовался. А мог бы гораздо чаще. Да, много же он в своей жизни упустил. В будущем надо не теряться.

- Там, на Юге, поляны с высокой травой, - пел Бизон; - там, на Юге, жара и тропический зной; там, на Юге, бизоны в высокой траве...

Бестрепетнов ведь и сам прихватил по дороге с Пляжа пару слезинок. То ли ему взгрустнулось, то ли он решил, что не затуманя мозгов, ему отвращения от этой компании не превозмочь. Что-то не так, не так складывалось в их белёном Датском королевстве...

Вот и наступила грань, до которой он еще ловил грязные бизоньи взгляды на свою Солнечную, а после которой - перестал...

- ...а на Севере - мы. И в снегу, и в дерьме!..

Бизон допел свою странную песню и немедленно хряпнул рюмку водки. Заесть, а вернее - зажрать было нечем: хиппари с ходу все смели: и огурцы, и сметану, и колбасу африканскую.

Да и хрен с ним.

Ушло раздражение. Ушла нетерпеливая тоска. Наступил Славный Парень Бизон. Еще рюмка. Настала эпоха Бизон. Еще стакан. Взошло над горизонтом Светило Бизон. Бестрепетнов налил водки себе и Бизону, сдвинул свой бокал с бизоньским и сказал ему доверительно:

- Глотай, брат. Зато кожа будет гладкая и охуительная...

Кто-то из темного угла с омерзением смотрел в его сторону.

Последнее, что видел Бестрепетнов в этот вечер, - это как один из хиппарей трахал на его одеяле свою кругложопую подружку.

И затылок перевесил харю, и повлекло его куда-то взад и вбок, потащило... вдруг все обмерло в животе и выше, все ухнуло... но - хоккеисты не блюют! хоккеисты не блюют!.. герои-любовники, пастухи хиппующих бизонов - тоже, и он героически не сблевал.

Утром следующего дня весь бомон с подозрением косился на странную компанию: Бестрепетнов с Леной и целая куча хиппарей, все опухшие и неживые.

МЧ, чьи кроссовки Бестрепетнов пять дней назад отправил тонуть в лазурную купель, как раз проходит мимо, и не случайно. За ним, с квадратными глазами, в оттопыренных трусах по колено, бредут два тинэйджера, лелея подмышками нунчаки. Видя врага в такой большой и странной компании, МЧ ограничивается тем, что только грозит ему сокровенным кулаком, не очень, впрочем, и большим. Квелый Бестрепетнов ничего не замечает.

В это утро произошло еще одно небольшое событие.

Старый фотолюбитель, которому Андрей из Львова засветил тогда пленку в фотоаппарате, опять заявился на Пляж, разыскал Андрея, продемонстрировал ему пустой рюкзак без фотоаппарата и попросил позволения присутствовать. Андрей оказался не зверь и не тюремщик. Позволение немедленно было дано.

Кстати, нельзя не сказать, что во французском языке Бестрепетнов за все эти дни добился ощутимых успехов. Он уже чувствовал себя в этих лингвистических дебрях настолько уверенно, что разбуди его хоть среди ночи, разбуди и спроси: "Бестрепетнов! отвечай не медля, где работает твой папа-педагог?" - он ответит не задумавшись ни на секунду: "Мон пер травай алюзин!" И все тут.

Вытаскиваясь по утрам во двор умываться, он говорит: жё мё лав авек лё фруад. Когда Лена перед маленьким зеркалом взбивает расческою своё золотое облако, он нудит: ну н'авон па дё тан э ну девон партир... А если Лена интересуется, с кем это он только что трепался на Камне, он гордо отвечает, что трепался "авек вотре нотре дам". А в пятницу он вдруг выдал, что слово "вандреди" этимологически происходит от Венеры, и из этого следует то-то и то-то...

Только с носализацией пока была беда. Не получалось никак с носализацией. Но он и тут не унывал. Он тренировал себя, призывая на помощь свое хоккейное прошлое. "Ан" он представлял себе, как пас на ворота соперника, а "сюит" произносил как бы забивая гол в эти самые ворота. "Ан-сюит!" - и рыдает поверженный соперник!

И все было так, пока не появился Бизон. Пока Бизон на нажрался вместе с ним, не опух, как беременная сука, не подполз к нему с предложением, за которое этого Бизона нужно было бы тут же превратить в бизонье дерьмо. Или хотя бы переименовать.

Да нет, не предложение это было никакое, а провокация, как видно будет из последовавшего.

Бестрепетнов, садовая голова, передал Лене это предложение. Ему показалось интересным, как она отреагирует. Через секунду он отдал бы все, что имел, за то, чтобы вернуть свои слова обратно. Но поезд ушел.

- Групповик? - переспросила она и помолчала, внимательно вглядываясь в Бестрепетнова.

Что же ты наделал, брат? спросил его кто-то умный. Ты что, охерел?

Что же я, мудак, наделал? сморщился Бестрепетнов. Любимая моя, забудь, забудь это немедленно, это не я, я ничего, я ничего тебе не говорил, это я перегрелся на солнце, это я трёхнулся от любви к тебе, от того, что эти долбоебы вокруг жрут тебя поросячьими своими глазами, фотографируют тебя, чтобы всю жизнь потом дрочить над твоей фотографией и считать тебя свой собственностью, это совок во мне поднялся со дна, куда ты его засунула, на самое дно, это тоска по тебе замутила мне последние мозги, да ведь ты не примешь этого всерьез? ты ведь не примешь этого всерьез? ты разве не знаешь, что я этому вонючему Бизону откручу все его поганые яйца, пусть только он попробует дотронуться до тебя...

Но Лена ему сказала:

- Ты что, Шарапов, белены объелся?

И еще она сказала ему:

- Пошел в жопу, ебаный мудак.

И, забрав полотенце и французскую книжку, лишила всю честную компанию своего присутствия. Отойдя метров на двести, она легла там и уставилась в книжку. Хитрая латиница скакала перед глазами ее маленькими бизончиками, никак не желая складываться в изящные французские слова.

Неподалеку как раз нежился в лучах солнца некто рыхлый и одинокий. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это был не кто иной, как фон Нолькин. Когда рядом с ним опустилась на песок одинокая женщина такой красоты - он растерялся и долго косился на нее обалдевшими глазами. Потом воровато оглянулся вокруг и тихо пополз к своей добыче.

Бестрепетнов лежал, уткнувшись в песок блудливой мордой.

Как-то там, интересно, Таньке в ее палестинах? Говорят, там скупили в магазинах всю жратву и выдали народу противогазы. Танька с противогазом на боку - это еще хуже, чем Бестрепетнов без штанов посреди Нового Арбата...

- Мы - не фаусты и не мефистофели, мы не останавливаем мгновенье, - говорил тем временем фон Нолькин. - Мы продолжаем его, перенося его полет в иную плоскость... Поэтому жизнь каждого Вашего божественного изгиба не прекратится. Каждый Ваш божественный изгиб будет жить и шевелиться, клянусь мамой, продолжая Ваше существование в плоскости Высокого...

- Сейчас, честное слово, не до вас, - говорит Лена. - В другой бы раз - с удовольствием.

В конце-то концов, кто кого приволок на этот Пляж, думает Бестрепетнов. Кто мне кричал "совок несчастный"? А Бизон-то исчез куда-то, шкодливая морда...

- Боже меня упаси претендовать на какую-то взаимность... - возражает фон Нолькин и внезапно взрыдывает и жалобно продолжает: - Но я должен, я должен!..

- Что вы мне должны? - спрашивает Лена.

- Я должен хотя бы целовать Ваш клитор! Я должен целовать Ваш клитор!.. Он ведь у вас... как воробушек...

- Подите к черту, - отвечает Лена. - Все вокруг стали

сплошные гинекологи...

Когда Бестрепетнов подошел и плюхнулся рядом, фон Нолькин благоразумно отполз на исходные рубежи и притаился, выжидательно посматривая в другую сторону.

- Ленка! Родная! Я был неправ.

Отвернувшись от книжки, она посмотрела на него, как женщина, всегда готовая простить.

- Я виноват, я! Я - мудила.

- Ты действительно мудила.

- И свинья вдобавок. Залезшая всеми четырьмя ногами в корыто со жратвой. Я больше здесь не могу. Я от всего этого ошизел. Уйдем отсюда. Уйдем в Лисью бухту, в Новый Свет... Кто в бугорочке живет?..

- О, Мадонна! - простонал фон Нолькин, имея в виду известную певицу.

- Светлей, Бестрепетнов, светлей. Превратись скорее в зебру. И поскачем в Новый Свет. А теперь - пойдем отсюда, в самом деле. Сделай дядям ручкой.

Бестрепетнов с ненавистью огляделся вокруг. Дяди с усердием жарили на солнце кто что имел, из-под опущенных ресниц зорко фиксируя обстановку. Фон Нолькин бормотал что-то, с головой зарывшись в песок.

- Я думаю, - отчетливо сказал Бестрепетнов, - что мы уже зебры.

- Да? - сказала Лена. - Тогда нам больше здесь нечего делать.

- Есть чего, - сказал Бестрепетнов.

И случилась невероятная история.

Лена и пискнуть не успела.

Он скрипнул зубами, взялся рукою за свою мышку, отчего мышка тотчас превратилась в крыску, и оказался сверху Солнечной, закрыв от солнца ее спину и все остальное. Слегка раздвинув ей ноги, он ворвался в нее, как злой махновец, и задвигался, мучительно урча. Лена тихо заверещала, уронив лицо в распахнутые страницы.

Пляж устремил на них армаду труб и биноклей. Кое-кто даже привстал и замер в почтительном изумлении. Фон Нолькин икнул, схватился рукой за сердце и умер, уткнувшись носом в песок и камни.

Наконец, у Бестрепетнова что-то лопнуло в башке и растеклось по всему телу сладкою волною. Он выпал на песок и задышал тяжело и торжествующе.

- Вот теперь нам... точно больше здесь делать нечего...

Лена перевернулась на спину песок посыпался из ее волос и стиснутых кулачков...

Она перевернулась на спину и расхохоталась, громко и свирепо.

Они уходили молча, покачиваясь и потупясь, как два хищных зверя, нечаянно на виду у публики сожравшие своего дрессировщика...

стр. 1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  ...  13  14  15